Принесение поздравления Государю Императору в Ставке в Могилеве

Будучи тяжело ранен в бою 31 июля 1915 года в рядах лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка незадолго до Свенцянского прорыва, я был эвакуирован в Царское Село в очень трудных условиях и 4 августа был принят на учет Царскосельского эвакуационного пункта, в Дворцовый лазарет № 3. Государыня Императрица и Великие Княжны Ольга и Татьяна ежедневно проводили целое утро в нашем лазарете, помогая в перевязке раненых и всеми мерами облегчая их страдания.

Для ясности моего рассказа и для того, чтобы пояснить то значение, которое придавалось в Императорской армии награждению орденом св. Георгия, я вернусь несколько назад по отношению к описываемым событиям:

В октябре 1915 года я начал передвигаться с помощью палки и мне было разрешено посещать знакомых, но только в Царском Селе. 11 ноября, в гостеприимном доме Тимирязевых был большой обед и присутствовало много моих новых друзей, офицеров Сводного Его Величества пехотного полка. Вечер затянулся, и я очень поздно вернулся в лазарет, что не было предусмотрено правилами. Чтобы никого не будить, я разделся в ванной и на цыпочках, не зажигая огня, прошел в нашу «желтую» палату, которую разделял с двумя ранеными офицерами 8-го уланского Вознесенского полка, и в темноте лег в кровать. Здесь я почувствовал под затылком шуршание бумаги и что-то острое. Нащупав твердый предмет, я держал в руке какой-то крест. Взволнованный, я зажег ночную лампу и увидел приколотую к подушке телеграмму и орден св. Георгия. Не веря своим глазам, я читал и перечитывал телеграмму, посланную на имя нашего офицера, штабс-ротмистра Эвальда, за подписью адъютанта полка, князя Абамелика, поручавшую Эвальду купить мне орден и поздравить меня на основании приказа от 9 ноября 1915 года по 5-й армии, за № 349.

Слова телеграммы прыгали у меня перед глазами, я не знал, что думать, как вдруг, как по сигналу, весь лазарет осветился и в нашу палату вошла целая толпа раненых, на костылях, с палками, и все выстроились передо мной, взяв «на караул» самыми разнообразными предметами. Внезапно раздалось подхваченное всеми «Боже, Царя храни», и я... расплакался, как ребенок. Оказывается, в мое отсутствие меня посетил Эвальд и приколол к моей подушке орден с телеграммой. Все меня целовали, поздравляли, а я не мог удержать слез... Я все нащупывал орден рукой, не веря моему счастью... Признаюсь честно, что о награждении у меня не было и мысли. Правда, мой командир эскадрона, флигель-адъютант штабс-ротмистр Петровский, спросил меня перед посылкой в атаку на немецкий окоп: «Хочешь Георгия?», и я ответил ему: «Хочу!», но это было все. Вспоминая эти слова, мне трудно было принять их всерьез и я думал, что сказанное было лишь желанием подбодрить меня, и раз я остался жив, то трудно было требовать от жизни чего-либо другого.

Не буду говорить о почете, которым меня окружили... На следующее утро меня поздравили Государыня и Великие Княжны, а так как других кавалеров в лазарете не было, то, несмотря на мои неполные 19 лет, отношение ко мне совершенно переменилось, и многие мне, вероятно, завидовали.

Здоровье мое начало восстанавливаться гигантскими шагами, и мне разрешили ездить в семью в С.-Петербург. 22 ноября пришел в лазарет сильно озабоченный полковник Вильчковский, бывший Преображенец, начальник Эвакуационного пункта, и показал мне полученную из штаба Гвардейского корпуса телеграмму. Мне предписывалось отбыть в Могилев, в Царскую Ставку, принести Государю поздравление в день Георгиевского праздника 26 ноября от гвардейской кавалерии. Трудно описать мою радость и гордость, но телеграмма заканчивалась словами: «если его здоровье позволит», и в этом то и была вся загвоздка. Меня все еще продолжали перевязывать и одна из четырех ран не закрывалась. Хирург кн. Гедройц была против поездки, лейб-медик Боткин - за, если я буду «благоразумен». Третий доктор, Карпов, вилял, а у меня в душе была драма. Я мобилизовал в свою пользу весь персонал и умолял Государыню повлиять на хирурга. Все эти переговоры затянулись, но сопротивление было наконец сломлено, и вечером 24-го я знал, что еду. Началась суматоха с приготовлением литеры, командировки, предписания и только 25-го я выехал, совершенно разбитый этой борьбой с «медициной». Выехал я ночным поездом и в 9 часов утра был в Могилеве. Явившись коменданту станции и предъявив мои бумаги, я получил билет за № 96. Впоследствии я узнал, что от каждого армейского корпуса было по одному делегату, а от гвардии было два, от пехоты и кавалерии, но оказался еще и третий представитель - лично представлявшийся прикомандированный лейб-гвардии к Драгунскому полку корнет Ставский.

Когда я по снегу подъехал на извозчике к губернаторскому дому, Государь начал уже обход строя девяноста пяти офицеров и батальона Георгиевских кавалеров. Затем все прошли перед Царем церемониальным маршем и батальон кавалеров прошел много лучше, чем «рота» офицеров. Я стоял в стороне, опираясь на палку, и, конечно, мое опоздание было на пользу всем, да и мне самому.

Государь со свитой вошел в губернаторский дом, а мы, все делегаты, потянулись вереницей на первый этаж, в большой зал. Бальный зал был обращен в столовую, - перпендикулярно к стенам были поставлены столы, на 10 человек каждый, а под царским портретом был накрыт большой стол для генералитета и иностранных гостей. Рассаживались мы по столам как придется, и я попал на первый стол у двери. Рядом со мной оказался бравый капитан Сибирского стрелкового полка, имевший рядом с Георгием английский Милитари Кросс. От него я узнал, что до парада был молебен, и это дало мне понять, насколько я запоздал из-за конфликта с докторами.

Все стояли за столами, и наступила тишина, когда вошел Император, а за ним свита.

В продолжение завтрака было много тостов. После Царя, поздравившего нас с праздником и пожелавшего всем кавалерам здоровья и благополучия, много говорили о будущей победе над врагом - речи союзников и за союзников. Наконец завтрак окончился и по распоряжению старшего из присутствующих кавалеров, подполковника П. П. Богаевского, 57-го пехотного Модлинского полка, столы с помощью прислуги были составлены в сторону, а все кавалеры должны были выстроиться в одну шеренгу по порядку корпусов. Я оказался четвертым с правого фланга, - первым был Генерального штаба капитан Дюсиметьер (бывший Лейб-Гренадер), потом представитель гвардейской пехоты, корнет Ставский и я. Видимо, был заготовлен список представителей, и после некоторых перестановок наступила мертвая тишина: Государь начал обходить шеренгу кавалеров, начав с левого фланга, а дежурный флигель-адъютант называл по списку представлявшихся. Для каждого Государь находил ласковое слово, благодарил за службу, задавал вопросы, и это представление очень затянулось. Я начал бояться, хватит ли у меня сил достоять до тех пор, пока Государь дойдет до правого фланга! Непривычно долгое стояние давало себя знать, и я мысленно наметил обитый красной материей диван, на котором я отдохну, как только это будет возможно.

Наконец пришла моя очередь! Дежурный флигель-адъютант произнес: «Вашего Императорского...», но Государь остановил его жестом руки и сказал: «Я его знаю». Те, кто не имел счастья говорить с Государем не могут знать того чувства теплоты, доверия и спокойствия, которое обвевало того, кто видел чудные, добрые глаза нашего Государя...

Государь пожал мне руку и справился о моем здоровье, хотя, как он выразился, о том, что я уже поправляюсь, он знает от «девочек» (Великие Княжны Ольга и Татьяна). Затем Государь задал мне глубоко меня поразивший вопрос, доволен ли я получить Георгия по постановлению Думы, так как мой командир эскадрона штабс-ротмистр Петровский - флигель-адъютант - доложил Государю во время дежурства о моем подвиге и просил Императора о моем награждении. Государь мне пояснил, что он ответил Петровскому, что если Дума откажет мне в награждении, то он даст мне Георгия сам, но раз Дума мне не отказала, Государь считал, что я должен быть удовлетворен. Я был очень смущен и мне хотелось сказать любимому Царю, что я рад за него умереть, но не знал, как ответить на вопрос Царя! Государь меня помнил как фельдфебеля Пажеского корпуса, бывшего на двух дворцовых приемах, и потому обращался ко мне на «ты». Государь ласково со мной простился, поблагодарил за службу и заговорил с моим соседом.

Закончив обход, Государь стал в середине строя и произнес короткую фразу: «Господа офицеры, с целью ознаменовать сегодняшний торжественный день произвожу вас всех в следующий чин». Эта фраза, покрытая громким «ура», оказалась последней каплей в сосуде моего физического сопротивления: я закачался, и у меня потемнело в глазах... Так как вся царская свита была теперь на правом фланге, меня подхватил за плечи Великий Князь Димитрий Павлович и с помощью других довел меня до облюбованного дивана. По приказанию Великого Князя мне принесли большую рюмку коньяку, и я, молодой офицер, сидя отвечал на вопросы окружающих меня, в том числе английского и французского генералов. Пока я пил коньяк, наши союзники подвергли меня настоящему допросу: каково настроение на фронте? есть ли у нас все необходимое? верим ли мы в победу? Я отвечал им по совести и совершенно уверенный в том, что говорю сущую истину.

Затем в программе был кинематографический сеанс, после него - ужин, опера и т. д. Я решил все это пропустить, вызвал извозчика и с первым курьерским поездом поехал обратно. На следующее утро я был в Царском.

Е. Оношкович-Яцына
Военная Быль. № 100. Ноябрь 1969 г. С. 20 - 21.